Очутившись снова у себя в кабинете, вы берете в
руки книгу и собираетесь читать. Но Шекспир вам кажется пошлым и плоским,
Диккенс - тяжелым и чересчур прозаичным, Теккерей - скучным, а Карлейль - не
в меру сентиментальным.
Бедность - не порок. Будь это пороком, тогда никому и в голову не
пришло бы стыдиться своей бедности. Нет, бедность - недостаток и как таковой
и наказуется. Человек бедный презирается во всем мире; презирается и первым
богачом, и последним нищим; и никакая прописная мораль, которой так щедро
угощают молодежь школьного возраста, не заставит уважать бедняка.
Люди ценят одну видимость. Вы открыто пройдетесь по многолюдным улицам
Лондона под руку с самым отъявленным негодяем, лишь бы он был хорошо одет,
но спрячетесь в темный угол, если у вас явится необходимость перемолвиться
парой слов с самой добродетелью в поношенной одежде. Добродетель в
потрепанном платье отлично знает это, поэтому и сама старается не
встречаться с вами, чтобы не оскорбить вас своим видом.
Не стесняйтесь скорее отвести глаза в сторону, если нечаянно заметите
на улице знакомого, который прежде пользовался благосостоянием, а потом
пришел в упадок и теперь свидетельствует об этом всей своей внешностью.
Поверьте, он и сам только того и желает, чтобы остаться незамеченным вами.
Не бойтесь и того, что он может обратиться к вам с просьбой о помощи: он
пуще вас боится, как бы вам самому не вздумалось предложить ему эту помощь.
Привыкают к стесненным обстоятельствам тем же путем, каким вообще
привыкают ко всему, т. е. благодаря стараниям того чудодейственного
врача-гомеопата, имя которому Время.
Мы не играем острыми
мечами и по доброй воле не прижимаем к сердцу змею. Когда кто-нибудь
демонстративно предается своим горестям и, видимо, усиливается разжигать их
в себе, это значит, что он не испытывает действительных страданий.
Вообще никому нет дела до вас, хотя бы вас повесили,
расстреляли, взорвали или если бы вы даже женились. Никогда никому вы не
были милы и дороги; никто никогда не воздавал вам даже должного, и вообще
вам с самой колыбели не сладко жилось на свете; следовательно, не сладко
будет умирать, - с полной логичностью заключаете вы.
В итоге этих и тому подобных размышлений вы доходите до степени белого
каления в ненависти ко всему миру вообще, а в частности к собственной особе,
которую вам, за неимением под рукой другого подходящего субъекта, очень
хотелось бы даже хорошенько отдуть, если бы этому не мешали, так сказать,
анатомические условия.
Кое-как вы дотягиваете до того времени, когда привыкли ложиться спать.
Окрыленные надеждой, что хоть сон даст вам облегчение, вы опрометью мчитесь
в спальню, срываете с себя и разбрасываете по всему полу свою одежду,
поспешно тушите свечу и с таким ожесточением бросаетесь на постель, что она
вся трещит и дребезжит.
Но и сон недружелюбен к вам и упорно бежит от вас. Вы ворчите, стонете,
ворочаетесь с боку на бок, то раскрываетесь, потому что вам кажется
нестерпимо жарко, то вновь закутываетесь одеялом, дрожа от ощущения холода.
Когда-то, когда-то вам, наконец, удается забыться в тяжелом, тревожном сне с
кошмарными видениями, от которых тщетно стараетесь избавиться, глухо крича
что-то и размахивая руками. Просыпаетесь вы поздно, и все в том же "не в
духе".
Так обстоит дело с нами, холостяками. У людей семейных картина немного
видоизменяется. Будучи не в духе, они шпыняют своих жен, капризничают за
столом, среди дня посылают спать своих детей, вообще приводят в расстройство
весь дом. Возбужденные ими шум, суета и беспорядок доставляют им некоторого
рода облегчение, потому что тогда они страдают не одни, а в компании.
Наружные признаки того состояния, которое определяется словами "быть не
в духе", приблизительно одни и те же, но внутренние ощущения при этом бывают
различны, в зависимости от личных свойств каждого субъекта. Поэтому каждый
человек различно характеризует свое, так сказать, душевное недомогание. Одни
в это время говорят о себе, что на них напала страшная беспричинная тоска;
другие жалуются: "решительно не могу понять, что это сегодня делается со
мной: все опротивело!"; третьи, встретив вас где-нибудь в собрании, выражают
особенную радость видеть вас, потому что надеются с вами "отвести душу".
"Что же касается меня лично, - добавляют они, - то я чувствую себя так,
точно не доживу до следующего утра".
У многих такое состояние бывает только по вечерам, когда затихают шум и
суета делового дня, не дававшие вам время почувствовать то, что делается
внутри вас. Во всяком случае днем у вас есть возможность тем или другим
способом отделаться от скребущих у вас на сердце кошек, но вечером, когда вы
одиноки и настолько обеспечены, что не нуждаетесь в добавочных вечерних
трудах, вы вполне во власти своего "нутра".
для некоторых лиц слезы так же приятны как смех
каждый из нас абсолютно серьезно считает себя мировым центром
Очевидно, что почти все мы похожи на того петуха, который воображал,
что солнце каждое утро восходит лишь для того, чтобы слышать его кукареку.
Недаром сказано: "Мир движется тщеславием". Не думаю, чтобы был хоть один
человек, свободный от тщеславия.
!Не добродетели наши, а недостатки
заставляют нас симпатизировать друг другу и сходиться. Во всем же, что есть
в нас лучшего, мы сильно расходимся. Мы солидарны лишь в наших
сумасбродствах. Некоторые из нас отличаются благочестием, другие -
великодушием, третьи - сравнительной честностью, а некоторые, в меньшинстве,
достойны даже во всех отношениях полного доверия. Однако между всеми этими
людьми очень мало объединяющего. Вполне нас объединяют только тщеславие да
разные слабости.
Тщеславие - это та сила, которая родственными узами связывает все
человечество. Ведь, в сущности, нет никакой разницы между индейским воином,
гордящимся своим поясом из волос вражьих черепов, и европейским генералом,
который чванится покрывающими его грудь орденами и медалями; между китайцем,
хвалящимся длиною своего "крысиного хвоста" на затылке, и профессиональной
красавицей наших больших городов, подвергающейся самоистязанию, лишь бы у
нее талия была перетянута "в рюмочку"; между бедной поденщицей с
захлюстанным подолом, но с важным видом защищающей свое лицо от солнечных
лучей обтрепанным зонтиком, и княжной, обметающей полы своих комнат
четырехаршинным шлейфом; между деревенским зубоскалом, непристойными шутками
вызывающим одобрительное ржание своих товарищей, и публичным оратором на
трибуне какого-нибудь видного общественного учреждения, с жадностью
упивающимся овациями слушателей в честь его звучных фраз; между темнокожим
африканцем, променивающим драгоценные продукты своей страны на нитку пестрых
стеклянных бус, которой он может украсить свою шею, и европейской девушкой,
продающей свое прекрасное белое тело ради нескольких блестящих камешков и
громкого титула. Между всеми этими людьми и их действиями нет никакой
существенной разницы, потому что общим их двигателем служит простое
тщеславие. Ради тщеславия происходит вся борьба на земле; ради него
проливается столько крови; ради него приносится столько жертв.
Да, главной двигательной силой человечества является тщеславие, а лесть
- смазкой колес этого двигателя. Если вы желаете добиться чего-нибудь в
мире, то должны льстить тем, от которых могут зависеть ваши успехи. Впрочем,
еще лучше, если вы будете льстить направо и налево, всем кому попало:
высоким и низким, богатым и бедным, умным и глупым, - тогда ваша жизнь
потечет как по маслу. Хвалите добродетели этого человека и пороки - того.
Хвалите у всех все, в особенности то, что у них дурно. Льстиво пойте
безобразным об их красоте, дуракам - об их поражающем уме, грубиянам - о
тонкости их манер. Тогда вас будут превозносить до небес за верность ваших
суждений, за ваш проницательный ум и обходительность.
Каждого человека можно взять лестью. Существует фраза: "опоясанный
граф".
масло сильнее поглощается мягким пшеничным
хлебом, нежели твердыми овсяными лепешками.
Любовь - так та положительно не может существовать без лести.
"Наполните кого-нибудь любовью к самому себе, тогда излишек достанется вам
на долю"
Напевайте любой девушке, что она сущий ангел, даже - сверхангел; или еще
лучше, что она - богиня, только еще величавее, лучезарнее и утонченнее всех
мифологических богинь; что она прекраснее Венеры, воздушнее Титании,
очаровательнее Партенопы, - вообще несравненно лучше их всех, вместе взятых,
- и поверьте, что этим вы произведете самое благоприятное для вас
впечатление на ее бедное сердечко. Бедняжка! Она поверит каждому вашему
слову. Этим путем можно повлиять на каждую женщину.
лицо ее подобно
только что распустившейся розе, волосы походят на странствующие солнечные
лучи, плененные ее чарующей улыбкой, а глаза - на пару вечерних звездочек
В сущности, тщеславие - и достоинство и порок. Нетрудно наполнить целый
том рассуждениями о греховности тщеславия, но по справедливости нужно
сказать и то, что это такая страсть, которая может подвинуть нас и на добро
и на зло. Честолюбие, например, ведь не что иное, как облагороженное
тщеславие. Разве не честолюбие или не жажда славы - что одно и то же -
подталкивают нас писать бессмертные произведения, рисовать умопомрачающие
картины, сочинять, петь и перелагать на музыку хватающие за сердце мотивы,
делать великие открытия и изобретения, не исключая и таких, при которых
ежеминутно приходится рисковать своей жизнью?
!!Мы ищем богатства не ради одного комфорта, который вполне доступен при
скромном годовом доходе в 200 фунтов стерлингов, но для того, чтобы наш дом
был обширнее и пышнее убран, нежели у нашего соседа; чтобы у нас было
большее количество и более лучшего качества лошадей и слуг; чтобы мы могли
одевать жену и дочерей, хотя и в нелепые, но самые модные и по возможности
дорогие наряды; чтобы, наконец, мы были в состоянии давать обеды, стоящие
безумных денег, хотя бы при этих обедах мы сами оставались голодными и
портили желудок, потому что наш желудок требует самой простой, только чисто
и вкусно приготовленной пищи. И ради всего этого, нам лично вовсе не
нужного, мы надрываем все свои духовные и телесные силы в общей мировой
работе, ведущей к распространению торговли и промышленности среди всех
народов земли, а вместе с тем и к развитию культуры и цивилизации. В итоге,
следовательно, выходит вполне "прилично", а это для нас главное.
Я очень люблю придорожный отдых в тени,
"трубку довольства" и "листья лотуса праздности" - эти благозвучные и
философские иносказания; но в действительности и я вовсе не такой человек,
чтобы спокойно корпеть на месте, когда вокруг меня происходит что-нибудь
особенное. Нет, я скорее похож на того ирландца, который, увидев, что на
улице собирается толпа, послал свою дочку узнать, не готовится ли там драка,
и если да, то объявить, что "и папа сейчас придет подраться".
!! Слова Бен-Джонсона:
"Ухаживайте за возлюбленной, и она отвернется от вас; отвернитесь от нее
сами, и она начнет за вами ухаживать" - приложимы и к Фортуне. Как любимая
вами женщина вполне оценит вас только тогда, когда вы перестанете обращать
на нее внимание, так и Фортуна начнет улыбаться вам лишь после того, как вы
дали ей щелчок по носу и повернулись к ней спиной.
существует
поговорка, гласящая, что "довольная душа везде счастлива", но ведь то же
самое можно сказать и относительно "иерусалимского пони", т. е. осла;
довольных людей и терпеливых ослов повсюду толкают и всячески над ними
издеваются. "Ну, об этом нечего вам особенно заботиться: он и так всем
доволен и лишним вниманием вы, пожалуй, только смутите его", - говорят о
терпеливцах на службе, обходящихся малым. И начальство их обходит, выдвигая
вместо них хотя младших и, быть может, менее способных, зато постоянно
пристающих с просьбами об улучшении их положения.
Если вы, любезный читатель, тоже принадлежите к числу "довольных и
терпеливых", то хоть не показывайте этого, а ворчите себе наряду с другими о
тяжести бытия, и, если умеете обходиться малой долей, все-таки требуйте
большей, иначе вечно останетесь на точке замерзания. В этом мире нужно
запрашивать вдесятеро больше, чем необходимо получить, т. е. делать так, как
делают в суде истцы, требующие вознаграждения за убытки. Если вам достаточно
сотни, требуйте тысячу, потому что, если вы назначите сразу эту ничтожную
сумму, вам дадут и из нее только десятую часть.
Бедный Жан-Жак Руссо только потому так неказисто и провел последние
годы своей жизни, что не придерживался вышеприведенного правила житейской
мудрости. Как известно, верхом его желаний было жить в фруктовом саду в
обществе любимой женщины и иметь корову. Но даже этого он не мог добиться.
Действительно, он окончил свои дни среди фруктового сада, хотя и чужого, и в
обществе женщины, но далеко не любимой и имевшей вместо доброй коровы
сварливую мать. А вот если бы он домогался обширного владения, целого стада
скота и нескольких женщин, то, наверное, получил бы в полную собственность
хоть хороший огород, хоть одну корову и, почем знать, быть может, даже и
величайшую Редкость в мире - действительно достойную любви женщину.
Мы
никогда не хвораем дважды в жизни любовной горячкой. Купидон на каждое
сердце отпускает только по одной стреле.
!! Я опасаюсь, что вы, дорогие юнцы и юницы, слишком многого ждете от
любви. Вы думаете, достаточно ваших маленьких сердец, чтобы в продолжение
всей вашей жизни поддержать быстрый, пожирающий огонь любовной страсти. Нет,
дорогие мои, не надейтесь так сильно на эту непостоянную вспышку! Она с
течением времени становится все слабее и слабее, и ее нечем возобновлять. С
тоской и отчаянием будете вы наблюдать ее полное угасание. Каждому из вас
будет казаться, что его партнер день ото дня становится холоднее.
!Но мы зрячи в отношении других и слепы по отношению к самим себе. Все,
что делается для нас неприятного, мы приписываем вине других. Анджелина
воображает, что она вечно любила бы Эдвина, если бы он не сделался таким
равнодушным и холодным. Эдвин также уверяет, что всю вечность обожал бы
Анджелину, если бы она осталась такой же, какой была раньше.
Я понимаю, что это трудный для вас обоих час, когда пламя любви уже
погасло, а огонек привязанности еще не зажжен, и вы тщетно шарите вокруг
себя в угрюмой мгле повседневной жизни, отыскивая, чем бы зажечь этот
огонек.
Наши страсти, как
добрые, так и злые, угасают одновременно с румянцем наших щек. После
тридцати лет мы так же мало можем любить, радоваться, печалиться и
отчаиваться, как в двадцать лет. Разочарования не вызывают в нас желания
покончить все расчеты с жизнью, а большие успехи уже не кружат нам голову.
По мере того как идут вперед наши годы, мы впадаем все в больший и
больший минорный тон. Немного захватывающих дух пассажей в нашей житейской
опере. Честолюбие довольствуется меньшим; стремление к славе становится
более умеренным; во всем привыкаем подлаживаться под обстоятельства, а
любовь и совсем умирает. Презрение к грезам молодости холодным инеем ложится
на наше сердце; нежные побеги и пышные цветы общипаны или поблекли, а от
виноградной лозы, стремившейся своими зелеными завитушками обхватить весь
мир, остался один дряблый, засохший ствол.
Любовь юноши
льется прямо из сердца, а любовь зрелого мужчины большей частью проистекает
из сытого желудка.
Когда вы желаете узнать настоящую любовь, черпайте из того чистого
источника, который разливается молодостью под вашими ногами. Окунайтесь в
его живительные свежие волны, пока они не успели помутнеть.
Странная вещь, наша постель, эта символическая могила, в которой мы с
таким наслаждением распрямляем свои усталые члены и погружаемся в безмолвие
и покой!
"О, постель, постель, восхитительное ложе, истинное небо на земле для
усталой головы!" - пел бедный Гуд, а я добавлю от себя: "Постель - это наша
добрая няня, так сладко убаюкивающая нас, утомленных и раздраженных дневной
суетой. Умных и глупых, добрых и злых - всех ты с одинаковой нежностью
принимаешь в свои мягкие и теплые объятия и осушаешь наши мучительные слезы.
И здоровый духом и телом человек, полный забот, и несчастный больной, полный
страданий, и молодые девушки, вздыхающие об изменивших им возлюбленных, -
все, подобно малым детям, прижимаются утомленной головой к твоей белой
груди, и ты с лаской даешь всем желанное успокоение - хоть на время".
Поверьте, каждый из нас в дни своей любви способен на благородные
подвиги. Все, что в нас есть дурного, мы всегда готовы подавить, если только
от нас этого потребует любимая женщина. В юности для нас любовь - та же
религия, ради которой мы охотно пойдем на смерть. Дело женщины - заставлять
нас жертвовать жизнью для чего-нибудь великого, для чего-нибудь такого, что
могло бы принести истинную пользу не одной женщине.
Любимая нами в юности женщина была для нас божеством, которому мы
поклонялись.
Я прямо ненавижу сырую погоду в городе. И не самая сырость возмущает
меня, а неразлучная с ней грязь. Эта грязь положительно преследует меня,
словно я обладаю; особенно притягательной силой для нее. Стоит мне только в
дождь пройти несколько шагов по улице, как я уже облеплен грязью снизу
доверху.
Как весна природы, так и весна жизни должны быть убаюкиваемы на лоне
природы, чтобы находиться в естественных условиях и пышнее расцветать.
Подобно детям, мы тянемся руками к свету, стремясь схватить - сами не
знаем что.
Все наши мысли и чувства, выходящие за пределы
нашего тесного мирка, не могут быть иными, как смутными. Наши обыденные
мысли, охватывающие только видимость, вполне ясны. Мы знаем, что дважды два
- четыре; что когда мы голодны, то приятно поесть. Мысли же, идущие дальше
этих пошлых истин, не перевариваются нашим ограниченным и слабым мозгом.
Наше близорукое зрение не в состоянии пронизывать седые туманы, окутывающие
наш опоясанный временем остров жизни, а наш слабый слух еле-еле улавливает
отдаленный рокот окружающего нас великого моря...
Зачинщиком всей истории был Густав-Адольф, или, как мы зовем его для
краткости, - Гести. Этот Гести - огромный черный пес. Он очень приятен,
когда находится среди поля или вообще среди каких-либо обширных пространств,
но в четырех стенах, да еще и довольно ограниченных расстоянием друг от
друга, Гести положительно неудобен. Это, конечно, не его вина, потому что он
вовсе не желает причинять кому бы то ни было неприятностей. Пес он добрый и
деликатный, но совсем не годится для комнат по своим размерам и по силе
своих движений.
Сегодня поутру Гести ворвался ко мне со свойственной ему
стремительностью, заимствованной им, должно быть, у американских циклонов, и
первым делом смел хвостом у меня со стола чашку с кофе. Горячая коричневая
жидкость облила меня с головы до ног.
В самом деле, что бы мы стали делать, если бы не могли облегчить себе
душу бранью? Брань для нас тот спасительный клапан, через который мы
выпускаем пары наших дурных настроений, без чего, оставаясь внутри, эти пары
могут произвести в нашем организме серьезное расстройство. Когда вам
кто-нибудь наступит на мозоль и вы с известной выразительностью скажете
этому человек: "Черт возьми, сэр! Вы наступили мне на мою любимую мозоль!
Нельзя ли в другой раз быть поосторожнее! Иначе я..."
взявшись доказать нашей кошке, что у нее нет никакой
разумной причины сердиться и браниться. Я внушал ей, что молоденькой киске,
воспитанной в добром христианском семействе, следовало бы стыдиться быть
такой сварливой.
ты вовсе не безупречен сам
не язвят под видом желания нам добра, как делают
наши двуногие "друзья", не говоря уж о родных; никогда не напоминают нам, да
еще в самые неподходящие моменты, о наших прежних ошибках и заблуждениях;
никогда не дают обещаний того, чего нам сейчас не нужно, чтобы потом
отказать, когда нам представится в этом надобность; никогда ни в чем не
упрекают нас и всегда довольны тем, что мы можем дать им. Даже тогда, когда
им хотелось бы чего-нибудь полакомее всегдашней будничной пищи, они выражают
это желание, и то в крайнем случае, разве только тем, что не станут вовремя
есть
Ничего, милые песики и кисочки, не смущайтесь вашей глупостью. За эту
именно вашу "глупость" мы еще и любим вас. Мы вообще любим глупых. Мужчины
терпеть не могут умных женщин, а женщины мечтают заполучить себе в мужья
таких тупиц, которых он называют "милыми дурашками", "старыми попками" и т.
п. лестными эпитетами. Нам так приятно быть среди людей, обиженных в
умственном отношении судьбой! Конечно, чаше всего мы и сами не умнее других,
а только мним себя умнее и готовы любить дураков уж за одно то, что они дают
нам возможность мнить так о себе; но в то же время мы, разумеется, и
презираем их.
К действительно умным людям наш мир относится крайне немилостиво.
Дюжинные люди ненавидят выдающихся по уму, а те, в свою очередь, от души
ненавидят друг друга. Но умных людей так мало на свете, что из-за такого
пустяка не стоит и беспокоиться. Ведь мир держится не умными, а глупыми;
последних же такое неисчислимое множество, что их хватит надолго. Значит, и
мир будет цел.
И действительно, кошки более привязаны к таким хозяевам, у которых для
них имеется коврик за печкой, нежели к тем, у которых такого коврика нет.
Если в приютившем кошку доме очень много беспокойных детей, готовых
ежеминутно тормошить ее, она часто уходит к соседям, где нет маленьких
мучителей, и там отдыхает, но в известное время опять возвращается домой.
В общем же кошки лучше составившегося о них мнения. Подружитесь с
кошкой, и она пойдет за вами в огонь и в воду. Все бывшие у меня кошки были
моими искренними друзьями. Между прочим, у меня была кошка, которая имела
обыкновение всюду следовать за мной, что, в конце концов, приводило к
большим неудобствам, вследствие которых я был вынужден просить у кошки, как
милости, чтобы она не провожала меня дальше известного расстояния.
!!! Как бы
поздно ни являлся я домой, кошка всегда встречалась со мной в сенях,
следовательно, поджидала меня. Это позволяло мне чувствовать нечто вроде
того, что чувствует женатый человек, когда его встречает жена. Впрочем, мне,
наверное, было еще лучше, потому что кошка никогда не спрашивала меня, где я
был и почему так "страшно" опоздал, и вообще не выражала мне никакого
недоверия.
Во многих семействах весь интерес жизни сосредоточен на собачке. Кошки
меньше страдают от избытка обожания. Это, должно быть, потому, что кошкам
более свойственно чувство меры, и они деликатно, но твердо умеют устраняться
от всего, что граничит с бессмысленностью. Собаки же, наоборот, ненасытны в
ухаживании за ними и в ласках. Они положительно поощряют своих хозяев к
дальнейшим подвигам в этом роде.
!!!!Да, жизнь до неузнаваемости изменяет и нас, людей. Мир ведь - не что
иное, как огромная скрежещущая машина, которая захватывает в свои железные,
безжалостные колеса все молодое, свежее и чистое, чтобы после нескольких
поворотов своего сложного механизма выпустить все это назад к старым,
больным, искалеченным и злым.
Взгляните на вашу кошку с ее равнодушным, сонным взглядом, с ее
медленными, ленивыми движениями и надутым, чванливым видом, и вы с трудом
будете в состоянии представить себе, что она когда-то была живым,
быстроглазым, веселым котенком, который по целым дням только прыгал,
кувыркался, с быстротой ветра носился с места на место, - словом, был весь
движение, радость и довольство.
В самом деле, сколько изумительной жизненности в котятах! Жизненные
силы так и кипят в этих крохотных, изящных организмах и рвутся через край.
А первое их
мурлыканье, напоминающее пересыпание бисера. Как бессознательно прелестны
эти маленькие существа и сколько в них, повторяю, жизни, стремящейся к
движению!
!!!!!Умчались на крыльях быстролетного времени эти золотые дни, канули во
всепоглощающую бездну вечности, и мы остались слабыми, истрепанными, вялыми
и холодными. Наши старые кости болезненно ноют, наши сердца еле бьются,
каждое движение становится для нас мучением. Мы больше ничего не просим,
кроме возможности спокойно сидеть в мягком кресле перед пылающим камином и
выкурить в мире свою трубку. Мы презрительно кривим губы при виде других
молодых жизней, так "бессмысленно" прыгающих и галдящих вокруг нас, нарушая
наш покой. Но, Боже мой, как дорого мы бы дали, если бы могли вернуть себе
хоть один день этой "бессмысленной" жизни.
Все великие литераторы робки, робок и я, хотя говорят, что это мало
заметно.
Я очень доволен, если это верно. Прежде моя робость так бросалась в
глаза, что даже слепой не мог бы отрицать ее во мне. И этот недостаток
всегда приводил к очень неприятным последствиям, которые отзывались не
только на мне самом, но и на окружающих меня. Особенно огорчало это
расположенных ко мне женщин.
Робкий мужчина не может называть себя баловнем, судьбы. Он не любим
своими товарищами, презираем женщинами, так что и сам, в конце концов,
научается не любить первых и презирать вторых. Привычка не доставляет ему
никакого облегчения, и залечить раны, ежедневно наносимые жизнью его
самолюбию, может одно всеисцеляющее время.
Обществу следовало бы придумать какое-нибудь вознаграждение робкому
человеку за те пытки, которые оно причиняет ему. Такой человек способен
дурно повлиять и на других своим злополучием. Он так же пугает людей, как
сам их пугается. Он действует на каждую компанию самым удручающим образом;
при его появлении даже природные комики и говоруны становятся хмурыми,
угрюмыми и односложными.
Собственно говоря, главная суть дела тут в недоразумении. Многие
принимают застенчивость робкого человека за высокомерие и чувствуют себя
задетыми и оскорбленными им. Его неловкость принимается за нахальную
небрежность, и когда, пораженному смущением от первого обращенного к нему
слова, вся кровь бросается ему в голову и язык у него прилипает к гортани,
этого несчастного, больного робостью человека называют про себя устрашающим
примером того, какое убийственное влияние производит "с трудом сдерживаемая
ярость".
Он видит сквозь эту преграду веселые лица других, слышит их радостный
смех, но не может перейти на ту сторону и слиться с тем веселым обществом,
не может схватить чью-нибудь руку, чтобы, как ему желалось, удержать ее в
своей.
всюду,
где люди сходятся вместе, где раздается музыка человеческой речи, где огнем,
горят в глазах человеческие мысли и чувства, - один робкий человек, как
отверженный и прокаженный, стоит в стороне.
Душа его полна любви к людям и страстного стремления сойтись с ними, но
люди этого не видят, потому что лицо его закрыто стальной маской
застенчивости.
И в конце концов вся невысказанная любовь, вся
ненависть, весь гнев на ежеминутно причиняемую ему несправедливость -
словом, вся сила чувств, осужденная остаться навеки погребенной в его душе,
в нем твердеет и делает его циничным мизантропом.
Да, робкому мужчине, как и некрасивой женщине, нелегко жить на свете;
им приходится терпеть столько нравственных страданий, что немудрено, если
они, наконец, озлобляются на весь мир, который так несправедливо относится к
ним. Некоторые, впрочем, успевают запастись броней равнодушия, и это
помогает им кое-как, сравнительно благополучно, пройти свой тяжелый
тернистый путь до конца.
Робость есть только последствие большой чувствительности, но не
проявление самомнительности или презрения к другим, как это принято думать
теми, кто дальше школьной премудрости не пошел.
Робкий потому и робок, что у него нет не только самомнительности, а
даже простого сознания собственных хороших качеств. Стоит лишь робкому
понять, что он умнее и лучше большинства своих знакомых, смотрящих на него
сверху вниз, и вся его застенчивость мигом исчезнет, чтобы больше уж никогда
не вводить его в неловкие положения. Поверьте, что когда вы окинете взором
окружающую вас толпу и, пристально вглядевшись в отдельные лица, увидите,
что никто не в состоянии равняться с вами по уму и чистоте стремлений, то вы
совсем не будете больше стесняться и почувствуете себя среди этой толпы
точно в обществе сорок или орангутангов.
Самоуверенность - лучшая броня для мужчины. С ее гладкой, непроницаемой
поверхности соскальзывают все острия злых чувств и тупого невежества,
ударяющихся об эту броню. Без этой зашиты меч гения не может проложить себе
дороги среди пошлости, глупости и злобы, со всех сторон теснящих все
выдающееся над общим уровнем, в стремлении уничтожить то, что мозолит
близорукие и недобрые глаза.
Человеку действительно гордо благородному нечего гоняться за чужим
одобрением и сочувствием; он может довольствоваться собственным
самосознанием, но его благородная гордость будет скрыта настолько глубоко,
что на поверхности не проявится. Одинаково пренебрегающий хулой и похвалой,
он остается неуязвимым в толпе. Возвышаясь над этой толпой целой головой и
оценивая людей лишь по внутреннему достоинству, которое ясно прозревает, он,
тем не менее, умеет обращаться одинаково "корректно" с представителями всех
сословий и профессий.
Робкий человек обыкновенно слишком скромного мнения о самом себе и
слишком высокого о других.
Человек редко переносит свою робость за грань юношества. Если даже
окрепшая внутренняя сила не отметет в сторону робость, то это сделает сама
жизнь со своим постоянным трением того, что нарушает ее общий ход.
робкий юноша бывает
верен предмету своей любви. И это вполне понятно: ведь вся смелость робкого
человека расходуется лишь на то, чтобы смотреть в лицо одной женщине, а на
то, чтобы проделать такой подвиг по отношению к другой, он положительно не
имеет сил.
У него словно целая дюжина рук, и он не знает, куда девать их!
- Ему следовало бы укоротить ноги футика этак на два; очевидно, они
кажутся ему чересчур длинными, вот он все и норовит спрятать их под стулом.
Потом подходит к каждому из присутствующих,
преувеличенно мешковато кланяется, берет поданную ему руку с таким видом,
точно это раскаленное железо
А остальные
начинают расспрашивать подражателя, почему он так краснеет, заикается и
пищит таким тоненьким мышиным голоском, что его невозможно путем ни понять
ни расслышать. Затем подражатель принимается выступать по комнате с видом
рассерженного индейского петуха и говорить, что вот как следует держать себя
в обществе. Старик дядя хлопает по плечу осмеиваемого, приговаривая: "Будь
похрабрее, дружок, похрабрев. Не пугайся добрых людей, точно они собираются
укусить тебя или сорвать с тебя голову". А мать добавляет: "Не делай никогда
ничего постыдного, сынок, тогда тебе не придется бояться и смущаться других"
- и, нежно улыбаясь сыну, мысленно восторгается глубиной своего нравоучения.
Двоюродные братья-подростки называют его переодетой девчонкой
Мы же, наоборот, за исключением больных робостью,
стараемся разыгрывать из себя таких решительных, смелых и предприимчивых
молодцов, какими зачастую внутренне вовсе не бываем, и только вводим в обман
тех женщин, которые поклоняются истинному мужеству, видя в нем верную опору
себе.
Впрочем, по совести сказать, женщины в "опорах" очень мало нуждаются.
Скорее они сами могут служить нам опорами.
Настанет время, когда вы, находясь в виду группы
прелестных молодых дам, конвоируемых папашей, мамашей, дедушкой и бабушкой,
будете рады разыграть пред ними "обожателя маленьких детей". Это производит
известное трогательное впечатление и вызывает внимание и доверие.
Для холостяков приглашение "посмотреть нашего беби" обыкновенно
является своего рода испытанием. Холодная дрожь пробегает у холостяка по
спине, когда он слышит эти роковые слова; много нужно ему усилия воли, чтобы
заставить себя сладко улыбнуться и выразить восторженную готовность и
радость познакомиться с беби. Может быть, мать и знает, что при этом
происходит в душе холостого приятеля мужа, и нарочно подвергает его такой
пытке, чтобы отучить от дома.
Смутно понимая, что вам дается время исправить свой промах, вы
с храбростью, достойной лучшего применения, спрашиваете, умеет ли беби
ходить и чем его кормят.
На вас смотрят как на человека, внезапно рехнувшегося и достойного
сожаления чувствительных дамских сердец.
Поэтому, протягивая вам сверток, она говорит тоном, не допускающим
возражения:
- Возьмите младенчика на ручки, сэр. Он будет тогда и вас знать.
Вы слишком удручены, чтобы оказать сопротивление, и покорно принимаете
сверток.
- Держите младенчика покрепче, сэр! А то, спаси Господи, еще уроните
его. Долго ли до беды!
Вы испуганно опускаете сверток и не знаете, что теперь предпринять.
Обливаясь холодным потом, вы спрашиваете себя, уж не совершили ли
непреднамеренного убийства "ангельской душки"
Много хлопот, возни и всяких неудобств с грудными младенцами. Но и они
могут приносить большую пользу: они заполняют собой пустое сердце; под их
влиянием проясняются омраченные житейскими невзгодами страдальческие лица;
еле слышный нажим их крохотных пальчиков превращает складки горечи в улыбки.
Странный маленький народец! Эти капельные существа являются как бы
бессознательными артистами на великой мировой сцене, внося необходимую долю
юмора в тяжелую драму жизни.
Я не беру на себя неблагодарной задачи
оспаривать необходимость и силу чистейшей из всех человеческих
привязанностей - материнской любви. Эта любовь, являющаяся венцом женской
жизни, настолько свята, что нам, мужчинам, душа которых не так тонкострунна,
как женская, во всем объеме, пожалуй, и не понять ее. Тем не менее я считаю
себя вправе надеяться, что меня не обвинят в неуважении к этому священному
чувству, если я скажу, что даже это не должно поглощать все остальные.
Ребенок не должен заполнять сердца матери всецело, иначе это будет
напоминать того безжалостного богача, который обвел стеной колодец в
пустыне, чтобы одному пользоваться его живительной влагой, предоставляя
изнывающим от жажды путникам умирать за невозможностью достать воды из
недоступного колодца.
В стремлении быть исключительно доброй матерью женщине не следует
забывать и своего мужа. Зачем все ваше чувство, все ваши помыслы и заботы
сосредоточивать на одном лишь ребенке? Ведь это будет уже жестокостью по
отношению к другим вообще, а к мужу в частности.
А главное - помните побольше о вашем взрослом беби-муже.
Я знаю, что только первый ребенок так овладевает всем существом матери.
Пятеро или шестеро пользуются несравненно меньшей заботой, чем один. Но пока
явятся эти пятеро или шестеро, время будет уже упущено, чтобы поправить все
испорченное беспрерывным корпением над первым беби. Дом, в котором нет
должного места для мужа и некому думать и заботиться о нем самом, скоро
надоедает мужу, женившемуся не только ради того, чтобы иметь мать своим
детям, но и с тем, чтобы у него была Добрая подруга и верная помощница в
жизни; поэтому очень естественно, если он начнет искать на стороне того,
чего нет для него в доме...
С каким восторгом смотрят они
на полную пестрой суетливой толпы улицу, - с тем же восторгом, с каким мы,
взрослые младенцы, смотрим вверх на звезды - предел наших стремлений!
И с какой старческой серьезностью глядят они на самую длинную и трудную
из всех дорог - житейскую!
мы слышим рокот великого моря
жизни и должны спешить к берегу, чтобы сесть на ожидающие нас там призрачные
корабли под черными парусами и нестись в неведомый край...
Моя бедная покойная мать
всегда говорила, что она очень рада, когда видит, как я ем, и для меня
утешительно думать, что хоть в этом отношении я доставлял ей удовольствие.
Рос я здоровым, много бегал и играл на свежем воздухе и мало учился, поэтому
вовсе не удивительно, что я должен был удовлетворять самые широкие
требования, предъявляемые мне желудком.
Самый обильный и плотный обед не
производит никакого особенного впечатления на мальчика, между тем как нам
после такого обеда мир начинает казаться несравненно более приятным, чем
казался до обеда.
В самом деле, после хорошего обеда настоящий мужчина почти всегда
становится благодушнее и любвеобильнее к остальным людям, ко всем другим
мирным существам и ко всему миру. Он ласково гладит спину трущейся о него
кошки, самым нежным, участливым голосом называя ее "бедной кисанькой"; с
полной симпатией относится к шарманщикам на улице, выражая опасение, что они
могут быть голодны, и даже перестанет на это время чувствовать свою обычную
неприязнь к родственникам жены.
Вообще хороший обед вызывает наружу все лучшие качества мужчины. Под
благотворным влиянием хорошего обеда угрюмый и молчаливый делается веселым и
общительным; старые кисляи, целый день смотрящие так, словно всю жизнь
питались только горчицей в уксусе, после сытного обеда растягивают все свои
складки и морщины в широкие улыбки, треплют по головкам глазеющих на них
ребятишек и бормочут им что-то такое, похожее на приветливость. Люди
серьезные, обыкновенно толкующие только о мировых вопросах, размякают и
пускаются в легкую болтовню, а фаты совершенно забывают рисоваться своим
костюмом и манерами крутить свои "сногсшибательные" усы.
Я сам всегда впадаю после обеда в чувствительность.
Пищеварение оказывает огромное влияние на сердце.
никакое поэтическое чувство не может быть
основано на пустом желудке.
е воспоминание, сопряженное
с видом опустевшего места друга у вас за столом. А когда человек чувствует
сильный голод, то не способен ни к каким другим чувствованиям.
Мы, люди упитанные, едва ли в состоянии с достаточной ясностью
представить себе чувство голода. Мы знаем, какие ощущения вызываются
отсутствием аппетита и равнодушия к поставленным пред нами лакомым блюдам,
но понятия не имеем о том, как чувствует себя человек, страдающий
отсутствием пищи, умирающий с голоду в то время, когда другие не знают, что
делать с излишеством пищи; устремляющий тоскливо-алчный взгляд ввалившихся
глаз на окна, в которые видны полные столы; изнывающий по ломтю черного
хлеба и не имеющий гроша, чтобы заплатить за этот ломоть; считающий корку
хлеба лакомством, а полуобглоданную кость - сверхлакомством.
!! Для нас голод - приятная, возбуждающая приправа, вроде пикантных острых
соусов. Не трудно проголодать несколько часов подряд, когда наверное знаешь,
что предстоящий потом обед будет казаться вдвойне вкусным и можно наесться
за ним досыта.
воспоминание о старой мебели и вещах. Вокруг того, что было в употреблении
наших предшественников на земле, воображение всегда разыгрывается с такой же
силой, как вокруг могильных памятников. Наши старые вещи делаются нашими
близкими друзьями, вбирая в себя, так сказать, часть нашей жизни. Сколько
горестного и радостного могли бы порассказать нам старые столы и стулья,
кровати и комоды.
Мы вообще любим старые вещи, старые книги, старые лица,
изображенные на картинах и портретах. Новая обстановка может дать комфорт,
но не даст уютности.
Между тем меблированные комнаты, хотя и обставленные старьем, однако
совсем не представляются нам уютными. Их старая меблировка непривычна нашим
глазам, для нас с ней не связано никаких личных воспоминаний и
привязанностей, поэтому она и производит на нас впечатление новой, чуждой.
Все новое, как лица, так и вещи, при первом взгляде на них представляет
нам только свои дурные стороны.
Теперь нужно сказать кое-что и о чердаках. Не мало великих людей жило и
умерло там. "Мансарды (чердаки) - такие помещения, в которых держат разный
ненужный хлам", - сказано в некоторых словарях. Действительно, мир всегда
помещает в мансарды ненужный ему "хлам". Вдохновенные проповедники, великие
живописцы, широколобые изобретатели, гениальные мыслители, вещающие истины,
о которых никто не хочет слышать, - таков состав этого негодного для мира
"хлама", тщательно убираемого с глаз долой.
Гайдн вырос на чердаке, Чаттертон умер на нем. Эдисон и Гольдсмит
писали на чердаках. Фарадей и Де Квинси хорошо были знакомы с этими вышками.
Д-р Джонсон тоже нередко останавливался и спал на чердаке, подчас даже очень
крепко, как и подобало такому закаленному в лишениях и боях с препятствиями
охотнику за счастьем. Диккенс провел свою молодость на чердаке, а Морленд -
свою старость, преждевременно надвинувшуюся на него благодаря беспробудному
пьянству. Андерсен, этот король сказок, писал свои волшебные грезы по
соседству с покатой кровлей. Бедный, угрюмый, необщительный Коллинз опускал
голову на полуразвалившиеся столы чердаков. Из блестящих имен, украшающих
бесконечный список знаменитых людей, тесно знакомых с чердаками, назовем
еще: самоуверенного Бенджамина Франклина; полоумного Саважа, тревожившегося,
когда ему предоставлялась постель несколько мягче каменной ступени
какого-нибудь подъезда; молодого Блумфильда, "Бобби" Бернса, Хаггарта, Уатта
и мн. др. Вообще, с тех пор как люди стали сооружать свои жилища в несколько
этажей, чердачные помещения всегда были приютом для гениев.
ни один человек, преклоняющийся перед аристократией
ума, не должен чувствовать себя униженным знакомством с чердаками, сквозные
стены которых всегда должны быть священны для почитателей великих имен.
Нет, для жилья дайте мне квартиру в первом этаже одного из пышных
дворцов на Пиккадилли (как бы я обрадовался, если бы нашелся такой
благодетель для меня!), но как место для размышлений предоставьте мне чердак
на высоте десяти лестниц в одной из самых населенных частей Лондона.
Я вполне разделяю симпатию герра Тейфельсдрека к чердакам; в них,
действительно, есть что-то величавое, благодаря их "высокому" положению. Я
люблю посидеть под самой крышей, поглядеть на кишащий внизу людской
муравейник, послушать глухой рокот людского моря, безустанно переливающегося
по узким артериям-улицам необъятного города. Какими крохотными кажутся с
этой высоты люди, не больше муравьев, копошащихся в своих лабиринтах! Какими
ничтожными кажутся результаты всех их трудов и стремлений! Какими
ребяческими забавами представляются все их ссоры, грызня, драки между собой!
Их глупые, озлобленные крики и вопли лишь слабым отголоском достигают до
верха. Они там волнуются, беспокоятся, страшатся, веселятся, ликуют и
умирают; я же, ничем не возмутимый, сижу под облаками и переговариваюсь
только со звездами...
Давно уже я не был ни на одном чердаке, живя в первом этаже, но должен
сказать, что большой разницы между сущностью жизни на чердаке и в нижнем
этаже не нашел.
!!Вкус жизни все один и тот же, - пьем ли мы ее струи из
золотого кубка или из глиняной кружки. Где бы мы ни проводили время, оно
всюду является нагруженным одной и той же смесью радостей и горестей.
Больному сердцу безразлично, прикрыто ли оно жилетом из тончайшего сукна или
из грубой бумазеи. Смех наш не становится более веселым на бархатных диванах
и креслах, чем на деревянных скамьях и стульях.
Жизнь отмеривает нам свои дары на колеблющихся весах и недостаток или
излишек одного уравновешивает в соответствующей мере другим.
По мере увеличения наших средств к жизни растут наши желания и
потребности. Обитая на чердаке или в подвале, мы рады блюду жареной рыбы
самого дешевого сорта, ломтю хлеба и кружке плохого пива; живя же в первом
этаже, мы насыщаемся самыми изысканными блюдами, но от этого нисколько не
чувствуем себя "сытее". Таковы человеческие странности.
Так вот, я хотел сказать, что когда со мной случалось что-нибудь вроде
вышеупомянутых неприятностей, то я напяливал все, что было у меня лучшего
для украшения своей особы и шел гулять. Этим путем я приводил себя в
душевное равновесие и укреплял в себе пошатнувшееся было самоуважение.
Одежда влияет на нас гораздо сильнее, чем мы понимаем. Все наше
поведение, все наши манеры зависят от одежды. Заставьте молодого человека
надеть обтрепанную одежду, и он пойдет с низко понуренной головой по улицам;
лицо у него будет такое, словно его только что побили. А нарядите этого же
молодого человека в новое снежно-белое и тонкое белье, изящный костюм от
лучшего портного и красивую обувь, снабдив соответствующей головной
покрышкой, лайковыми перчатками, модной тросточкой или шелковым зонтиком, и
он сразу пойдет гоголем, с высоко поднятой головой, выпяченной грудью,
приятной улыбкой и взглядом победителя.
Одежда меняет нас в корне. Человек с пером на берете, со шпагой на
боку, весь в волнах бархата, шелка и тонких кружев, не может не быть смелым
и храбрым, между тем как мы, в наших тяжелых безобразных одеждах, чуть что,
сейчас же прячемся за фонарный столб и зовем на помощь полицию.
Пусть присяжные философы ходят в виде черных воронов, а я
лучше желал бы уподобляться легкокрылой пестрой бабочке, на которую всякому
приятно смотреть.
Что касается женщин, то они не только могут, но даже должны одеваться
как можно красивее; это их прямая обязанность. Женщины - цветы земли и
должны оставаться этими цветами. Мы всеми силами способствуем им быть
нарядными и красивыми; без этого мир совершенно омрачился бы. Сколько
повсюду вносит света красивая и нарядная женщина! Как сразу оживляется и
украшается наше холостое жилище, когда в него ворвется женщина, в шуршащем
платье, отделанном лентами и кружевами, в красивой шляпе, украшенной
цветами, в тонких душистых перчатках и с воздушным зонтиком! Словно к вам
припожаловала сама лучезарная радуга, сорвавшись с неба.
Само лето не было бы так прелестно, если бы его не расцвечивали своими
светлыми нарядами молодые девушки и женщины.
кто в двадцать лет не любит пофрантить, в
сорок обязательно сделается неряхой.
Жил был когда-то мальчик, которому хотелось быть на море. Капитан, к
которому он пришел просить места, спросил его, что он умеет делать. Мальчик
ответил, что умеет сушить между листами книг морские растения и знает
наизусть всю таблицу умножения, может повторить ее даже с конца; кроме того,
знает, сколько раз в Ветхом завете встречается слово "рождать" и может
наизусть прочесть "Мальчика, стоящего на пылающей палубе", "Нас семеро" и...
- Все это очень хорошо, - прервал капитан. - Но умеешь ли ты отличать
каменный уголь от простого?
! То же самое и в семейной жизни. Там не столько нужны отвлеченные
знания, сколько полезные. Развитые мозги совсем не нужны в супружестве: там
на них нет никакого спроса, потому что там нет им применения. Каким бы
сильным умом ни отличался муж, жена все равно низведет его на свой
собственный низенький умственный уровень.
Женщине в домашнем обиходе
необходим человек, который мог бы поживее исполнить любое ее поручение, не
подвергая его критическому разбору и вообще не высказывая о нем собственных
суждений, хотя бы и самых возвышенных и гениальных; который умел бы как
следует держать на руках ребенка и не очень жаловался бы на пережаренное или
недожаренное жаркое за обедом. Вот какого рода мужей любят чувствительные
женщины, а вовсе не научных или литературных светил, которые ровно ничего не
смыслят в хозяйстве и в детской и своей страстью к оригинальничанью готовы
перевернуть вверх дном весь житейский уклад.
как, в
сущности, половинчаты все наши воспоминания. Память - это своенравный
ребенок, разбивающий и ломающий все свои игрушки. Помню, например, как я,
еще совсем маленьким, свалился в мусорную яму, но о том, каким путем я из
нее выбрался, - ничего не помню. Поэтому, если бы нам приходилось основывать
свои суждения на одной памяти, то я, помня только о своем пребывании в
мусорной яме, мог бы, по логике, быть вынужденным признать, что и посейчас
нахожусь в этом прекрасном месте.
Для оглядывающихся назад жизнь представляется лишь разрушающимися
развалинами. Где прежде высился массивный портик, там теперь осталась одна
колонна; место будуара дамы сердца отмечено одним полуразрушенным окном;
место, где когда-то весело трещал огонь, разливая тепло и свет, превратилось
в груду почерневших камней; а все вместе поросло лишаями и сорными травами.
Все очертания бывшего расплываются в тумане отдаленности от нас, но
благодаря именно этому туману получают в наших глазах какую-то особенную
таинственную прелесть. Даже прошлые горести нам кажутся прекрасными. Дни
нашего детства представляются нам в виде длинной цепи всякого рода веселья,
баловства, сластей, игрушек и забав. Выговоры же, наказания, зубная и
головная боли, насморки и кашли, зубрение сначала грамматики отечественного
языка, а потом латинского - все забыто; особенно основательно забыта именно
латинская грамматика. Вся наша юность, когда мы отошли от нее на порядочное
расстояние, кажется нам сплошным праздником торжествующей любви. О бессонных
ночах той поры и о сердечных страданиях, когда она объявляла нам, что не
может быть для нас ничем другим, кроме сестры (словно нам нужны только
сестры!), мы совершенно забываем.
Да, оглядываясь назад на пройденный нами путь, мы видим одни прошедшие
радости, один яркий свет, заслоняемый лишь завистливым мраком настоящего.
!!!!Весь этот путь кажется нам усыпанным розами; его камней, о которые мы
столько раз спотыкались и ушибали себе ноги, мы уже не различаем, а
окаймляющий его терновник представляется нам нежным, колыхающимся под
дуновением легкого зефира кустарником.
- Благодарение премудрому Промыслу за то, что беспрерывно удлиняющаяся
цепь наших воспоминаний сохраняет в себе одни красивые и светлые звенья, что
вчерашние горести и печали сегодня припоминаются уже с улыбкой.
Так как все светлое в жизни является вместе с тем и наиболее великим,
то мне кажется, что, по мере погружения нашего прошлого в темное море
забвения, над его поверхностью дольше всего и могут продержаться одни
светлые радости, выпавшие нам на долю, между тем как черные горести, скорби
и печали, так жестоко мучившие нас в свое время, давно уже погрузились на
дно и более не тревожат нас напоминанием о себе.
Прошлое обладает особыми чарами, которые и заставляют людей старых
болтать молодым столько вздору о тех днях, когда они сами были молоды.
Старикам кажется, что мир в дни их молодости был несравненно более приятным
местом пребывания, чем теперь, и что в нем все было именно таким, каким
должно бы быть.
!!!Наша забота должна относиться к будущему,
а не к прошлому; нашим лозунгом должно служить слово "вперед". Не будем
сидеть сложа руки и в тоскливой праздности созерцать прошедшее, принимая его
за готовое уже здание, тогда как оно - лишь фундамент для будущего здания.
Не будем зря тратить жизнь на бесплодные слезы о том, что было или, по
крайней мере, кажется нам бывшим, забывая о том, что находится впереди нас.
Тоскуя о том, чего нам не было дано, мы только упускаем то, что нам дается,
и пренебрегаем тем, что имеем в руках, ради того, чем не можем овладеть
от прошлого нас отделяет непреодолимая пропасть, а пугаться будущего, каким бы оно ни казалось
грозным, никогда не следует, потому что это бесполезно.
!!! Да, возврата по жизненному пути нет ни для кого. При каждом новом шаге
вперед проваливается в вечность тонкий мост времени, навсегда прерывая наше
общение с прошлым. Оно скрылось от нас, и нам его уж не вернуть. Ни одно
слово не может вернуться назад, как не может вернуться нам наша юность.
Поэтому мы, подобно тому рыцарю, должны смело идти вперед, отогнав
бессмысленную тоску о безвозвратном.
С каждой новой секундой начинается для нас и новая жизнь. Будем же
встречать ее радостно. Все равно мы должны идти вперед, - хотим ли мы этого
или не хотим; так не лучше ли идти с глазами, устремленными в будущее, а не
обращенными на прошлое?
Действительно, в жизни большинства людей есть много такого, о чем лучше
забыть. К чему, например, помнить те минуты, когда мы поступили не так
честно, не так искренно и справедливо, как бы следовало? К чему помнить те
несчастные отступления от прямого пути, которые приводили нас к стыду и
позору в сознании нашей сумасбродной ошибки? Ведь мы уже заплатили за свои
роковые ошибки ночами, полными мучительных угрызений совести, жгучего стыда
и, быть может, даже презрения к самим себе. Искуплено все это - и довольно.
Зачем же еще вспоминать об этом?
О, всемогущее Время, отец забвения! Освободи нас своей милосердною
рукою от горьких воспоминаний о прошлом. Ведь каждый новый час несет нам и
новые горести, а силы у нас ограниченные; как же нам нести двойную тяжесть
прошлого и настоящего?
!!
Я не утверждаю, что прошлое должно быть совеем похоронено. Музыка жизни
стала бы немой, если мы совершенно порвем струны прошедшего. Мы должны
вырывать из цветника Мнемозины только сорную траву, а не самые цветы.
Помните у Диккенса того человека, который так усердно молился о ниспослании
ему забвения прошлого, а когда молитва его была услышана, стал так же
усердно молиться о том, чтобы ему была возвращена память? Мы не требуем
уничтожения всех духов, а бежим только от страшных привидений со свирепыми
лицами и пылающими злобой глазами. Пусть преследуют нас сколько угодно
тихие, мирные призраки; их мы не боимся.
По мере того как мы становимся старше, пред нами восстает все больше и
больше привидений.
Я не прочь иногда побыть наедине и побеседовать с тем наивным
мечтателем, каким был сам много лет тому назад, т. е. с собственным
призраком в мои самые юные годы. Должно быть, и ему нравится общение со
мной, потому что часто приходит ко мне по вечерам, когда я сижу одиноко пред
камином, потягивая ароматный дымок из своей трубки и прислушиваясь к шепоту
огня. В голубых струйках дыма вижу его маленькое серьезное личико и
приветливо улыбаюсь ему. И он улыбается мне в ответ. Но его улыбка такая
печальная и тоскливая. Мы болтаем о старых временах.