Сознаюсь, - сказал он, - есть женщины, которые надоели мне до смерти.
Но уж если мне взбредет на ум добраться до какой-нибудь, я, черт возьми,
держу ее крепко! И, уверяю тебя, не промахнусь и ни с кем делиться не
стану... Впрочем, дело не в женщинах; мне на них в конце концов наплевать.
Главное, видишь ли, это желать, действовать - словом, созидать... У тебя
возникает идея, ты борешься за нее, вколачиваешь ее людям в голову и
видишь, как она разрастается и торжествует... Да, старина, вот это меня
забавляет!

Он снова назвал себя сыном своего времени. Поистине надо быть калекой,
гнилушкой, надо иметь дырявую голову, чтобы отказываться от работы в наше
время, когда предоставляется поле для широчайшей деятельности, когда весь
мир устремлен к будущему. И он поднял на смех всех отчаявшихся,
пресытившихся, всех нытиков, всех заболевших от достижений науки, всех,
кто на грандиозной современной стройке принимает хнычущий вид поэта или
жеманную позу скептика. Какое восхитительное, уместное и разумное занятие
- зевать от скуки, когда другие заняты творческим трудом!
- Зевать, глядя на других, - мое единственное удовольствие, - заметил
Валаньоск, холодно улыбаясь.

Впрочем, никаких средств у них нет: г-жа де Бов принесла мужу в
приданое только свою красоту Юноны, и семья живет на доход от последней,
теперь уже заложенной фермы

- Как вы увлекаетесь, сударь, - сдержанно заметил барон. - Какое у вас
воображение!
Продолжая улыбаться, он покачал головой, но про себя уже решил не
платить откровенностью за откровенность.



Это был какой-то погром
материй, настоящее разграбление магазинов; жажда нарядов превращалась в
зависть, в мечту; находиться среди тряпок, зарываться в них с головою было
для этих дам так же насущно необходимо, как воздух необходим для
существования.
Муре бросил взгляд в гостиную и в завершение своих теорий об
организации крупной современной торговли шепнул барону Гартману несколько
фраз на ухо, словно признаваясь ему в любви, как иногда случается между
мужчинами. После всех фактов, которые он уже привел, появилась, венчая их,
теория эксплуатации женщины. Все устремлялось к этой цели: беспрестанный
оборот капитала, система сосредоточения товаров, дешевизна, привлекающая
женщину, цены без запроса, внушающие покупателям доверие. Именно из-за
женщины состязаются магазины, именно женщину стараются они поймать в
расставленную для нее западню базаров, предварительно вскружив ей голову
выставками. Магазины пробуждают в ней жажду новых наслаждений, они
представляют собой великие соблазны, которым она неизбежно поддается,
приобретая сначала как хорошая хозяйка, затем уступая кокетству и,
наконец, вовсе очертя голову, поддавшись искушению. Значительно расширяя
продажу, делая роскошь общедоступной, эти магазины превращаются в ужасный
стимул расходов, опустошают хозяйства, работают заодно с неистовством
моды, все более и более разорительной. И если для них женщина - королева,
которую окружают вниманием и раболепством, слабостям которой потакают, то
она царит здесь, как та влюбленная королева, которою торговали ее
подданные и которая расплачивалась каплей крови за каждую из своих
прихотей. У Муре, при всей его лощеной любезности, прорывалась иногда
грубость торгаша-еврея, продающего женщину за золото: он воздвигал ей
храм, обслуживал ее целым легионом продавцов, создавал новый культ; он
думал только о ней и без устали искал и изобретал все новые обольщения; но
затем, опустошив ее карманы, измотав ее нервы, он за ее спиной проникался
к ней затаенным мужским презрением - как мужчина, которому женщина имела
глупость отдаться.
- Обеспечьте себя женщинами, и вы продадите весь мир! - шепнул он
барону с задорным смешком.
Теперь барону все стало ясно. Достаточно было нескольких фраз,
остальное он угадал. Эта изящная эксплуатация женщины возбуждала его, она
оживила в нем былого прожигателя жизни. Он подмигивал с понимающим видом,
приходя в восторг от изобретателя новой системы пожирания женщин. Ловко
придумано! И все же, как и Бурдонкль, он сказал - сказал то, что
подсказывала ему стариковская опытность:
- А знаете, они ведь свое наверстают.
Но Муре презрительно пожал плечами. Все они принадлежат ему, все они
его собственность; он же не принадлежит ни одной. Добившись от них
богатства и наслаждений, он вышвыривает их на помойку - и пусть подбирают
их те, кому они еще могут понадобиться. Это было вполне осознанное
презрение, свойственное южанину и дельцу.


- Что же, состоится в понедельник базар? - спросила г-жа Марти.
- Конечно, сударыня, - отвечал Муре голосом нежным, как флейта, тем
актерским голосом, к которому он прибегал, разговаривая с женщинами.
- Знаете, мы все придем, - вмешалась Анриетта. - Говорят, вы готовите
чудеса.
- Чудеса? Как сказать... - прошептал Муре со скромным и в то же время
самодовольным видом. - Моя единственная цель - заслужить ваше одобрение.
Но они забросали его вопросами. Г-жа Бурделе, г-жа Гибаль, даже Бланш
желали знать, что там будет.
- Расскажите же нам поподробнее, - настойчиво повторяла г-жа де Бов. -
Мы умираем от любопытства.
Они окружили его, но Анриетта заметила, что он еще не выпил ни одной
чашки чая. Тут дамы страшно всполошились, и четверо из них тотчас изъявили
готовность за ним ухаживать, при условии, однако, что, выпив чаю, он
ответит на все их вопросы. Анриетта наливала, г-жа Марти держала чашку, а
г-жа де Бов и г-жа Бурделе оспаривали друг у друга честь положить в нее
сахар. Муре не пожелал сесть и принялся медленно пить чай стоя, поэтому
дамы приблизились к нему и заключили его в плен тесным кругом своих юбок.
Приподняв головы, они смотрели на него блестящими глазами и улыбались ему.
- Что представляет собой ваш шелк "Счастье Парижа", о котором так
кричат все газеты? - нетерпеливо спросила г-жа Марти.